«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов

светских публицистов, зачастую, священник «является самым ужасным кулаком-мироедом, бичём крестьянскаго люда; способ взимания платы за требоисправления представляется им под формою вымогательства, взяточничества, чуть-чуть не грабежа»[790]. Ректор Витебской духовной семинарии архимандрит Паисий (Виноградов) писал: «Излишне доказывать, что никакое другое сословие столько не подвергается злословию, осуждению, зависти и ненависти, как сословие пастырей <…> Но общая и главная причина одна и таже <…> Она заключается в непонимании или забвении величия и святости пастырскаго служения. <…> Многие не понимают или забывают, что пастыри церкви поставляются Самим Богом для руководства людей ко спасению <…> Потому, что трудно допустить, чтобы человек понимающий величие и святость пастырскаго служения, мог оставаться равнодушным к бедности пастыря, а тем более оскорблять его <…> равнодушие и неуважение могут сделаться причиною того, что вовсе не будет достойных пастырей»[791].

В этих словах неявно содержится проблема, на которую автор не находит ответа. Как могло произойти умаление «величия пастырского служения»?! Ведь «уважение» верующего к духовенству должно присутствовать имманентно, само по себе, в силу его веры, на которой основаны общество и власть. Священник центральная фигура религиозно ангажированного социума. Если «уважения» нет, то конечно не будет и «достойных» пастырей, просто по тому, что они не нужны. Но эта мысль была за гранью возможных рассуждений. Ведь сан и его носитель с момента принятия сливаются в сознании верующего. А допустить, что это неуважение к сану, значит допустить ненужность веры. Затем автор пытается объяснить происходящее, тем, что «не понимают или забывают». Однако это не более чем риторический ход, призванный обосновать необходимость индивидуальных усилий слушателей по восстановлению «уважения к пастырям», хоть какой-то деятельности в этом направлении. Здесь присутствует уже очевидный модерный аспект. Можно отметить, что «слово» иллюстрирует состояние общества, в котором традиционные основы были ещё крепки и защищались законом, однако в сфере информации, в сфере оценок и интерпретаций различных явлений было сложнее. В головах людей всё более явственно проступали черты нового общества, в котором социальные отношения, основанные на традиции и вере, уступали место секулярным. Представителям иерархии было крайне сложно в таких условиях идти дальше простой констатации фактов и поиска официально дозволенных способов реагирования.

Такие способы сводились к воспитанию и образованию. От их уровня зависела способность верующего самостоятельно примирять религиозные и социальные реалии. Поэтому важнейшая роль в проповедях отводилась убеждению прихожан в необходимости воспитания и образования детей. «Воспитание детей в христианской вере и благочестии имеет столь важное значение, как для самих детей, так и для окружающих их людей, именно: родителей, общества и даже правительства, что разсуждать о нём всегда и везде полезно»[792].

Дети были естественными носителями обновлённой религиозности, в которой следование традиционным отношениям должно было не просто совмещаться с осознанием их значимости, но и иметь ясную рациональную привязку к основам веры и благодаря этому становиться фактором воспроизводства религиозно окрашенных отношений даже в тех ситуациях, из которых они с необходимостью не следуют. Например, на промышленных предприятиях, масштабных стройках, в университетах и т. д.

Священник И. Капецкий в своей проповеди отмечал: «Недавно я спрашивал одну мать: почему она не отдаёт дочерей в ученье? <…> Она мне ответила так: “нашим дочерям не быть ни писарями, ни судьями в волости не идти на службу царскую – на что же им и грамота?” Но разве только для этого и нужна грамота? Для чего Бог дал нам разум? Для того, чтобы человек старался познавать Бога, любить Его, исполнять Его заповеди и тем достигать счастья и вечнаго спасения. Но как вы можете знать хорошо волю Божию и угождать Богу, если вы не знаете грамоты? <…> Если бы ваши дочери были обучены грамоте, то они и молились бы со смыслом, и знали бы, чего требует от нас вера православная, чему учил и что делал Господь наш Иисус Христос, они могли бы читать Св. Евангелие и передавать прочитанное своим домашним»[793]. В этих словах не явно присутствует и признание того факта, что государственные инициативы по развитию просвещения явно превосходили уровень модернизации общества. Поэтому священник сводит его к вопросам веры. Для традиционного сознания это звучало неубедительно. Неужели предшествующие поколения верили как-то не так?! Для человека, воспитанного самой же церковью в святости традиции, такой подход был неприемлем.

В другой работе говорилось: «Она (грамотность – Ш.П.) даёт возможность поселянам читать святое Слово Божие или слышать это чтение не только в храмах, но и в домах, даёт возможность назидаться и другими церковно-учительными писаниями, служащими к духовному просвещению народа, вера котораго без этого просвещения так часто оказывается тёмною и слабою по своему влиянию на нравственную жизнь его»[794]. Эти слова иллюстрируют преувеличенную веру руководства церкви и государства в просвещение, на фоне тенденции к утрате значения традиционной народной культуры в формировании религиозной идентичности. Преувеличенную, поскольку знание, само по себе, не ведёт к изменению образа жизни. Оно лишь начальный фактор его становления. Гораздо важнее формирование индивидуальных практик поведения. Однако их развитие могло происходить лишь в условиях утраты детерминирующей роли народных традиций. В рассматриваемое же время они были ещё сильны, а разрушать этот пласт боялись. Поэтому и казалось, что их можно слегка подкорректировать. Очевидно, что в таких условиях модерный потенциал просвещения оставался нереализованным.

Своеобразным итогом воспитательно-образовательной деятельности должно было стать укрепление легитимности социальной системы, и, прежде всего, самодержавия. Проповеди на политические темы становятся актуальны ввиду распространения революционных идей, покушений на Александра II. Церковь стояла в центре долгосрочной реакции на социальный вызов. «Для борьбы с этими врагами (революционерами – Ш.П.) правительство обратилось за содействием к обществу», чтобы «с корнем вырвать позорящее русскую землю зло». «Если церковь есть представительница высших нравственных начал, то правительственный призыв прежде всего относится к ней. И православная церковь, всегда чуткая к потребностям государственной жизни, не замедлила откликнуться на этот призыв – деятельностью членов своей иерархии», говорилось в одной из публикаций епархиальных ведомостей[795].

Тем не менее, показателем недостаточной эффективности действий послужило убийство императора в 1881 г. Из проповедей, последовавших за этим событием видно, что общество ещё во многом мыслится в патриархальных тонах, а революционеры признаются чуждыми ему. Так, в речи Полоцкого епископа Викторина, сказанной 15 марта 1881 г. перед панихидой в день похорон Александра II отмечалось: «И кто же причинил ему это зло? Иные говорят, что виновата в этом Россия… Напрасное обвинение! Россия вообще страна истинно-христианская, – страна Богу-преданная, всегда чтившая помазанников Его, не только кротких, но и грозных, – страна Царелюбивая,